Мой сайт литературная компаративистика

Лимборский Игорь Валентинович,

доктор филологических наук, профессор

Черкасский государственный технологический

университет  

ВСТРЕЧА «СВОЕГО» И «ЧУЖОГО» В НАЦИОНАЛЬНОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ: РЕЦЕПЦИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В УКРАИНСКОЙ КУЛЬТУРЕ НАЧАЛА ХІХ ВЕКА

В последнее время проблемы межкультурного диалога и коммуникации между различными национальными типами художественного мышления в современном/ постсовременном литературоведении стали не только весьма популярными, но и отчасти даже модными. Особенно  остро они дискутируются в связи с рельефно обозначившимися сегодня глобальными проектами и перспективами кардинального переосмысления канонов национальных культур на их пути к созданию нового феномена - посткультуры. Под ней, в частности, представители постмодернизма и постколониальной критики на Западе понимают формирование особого «дискурса гибридности» различных культур и литератур, которые сегодня предстают в новом, невиданном раньше качестве, а определяющей их чертой  называют «размывание» границ традиционных национальных культур.  Американский литературовед Джоел С. Кан причины возникновения такой модели посткультуры видит в сложных и противоречивых процессах мировой глобализации,  ломающей представления о роли национальных культур в постсовременном мире[1].

Глобальное и локальное сегодня зачастую предстают в новом свете динамичных и неоднозначных процессов «встречи» так называемых «сильных» и «слабых» культур, «своего» и «чужого», «центрального» и «маргинального». Глокализация как альтернатива глобализации все больше заявляет о себе в тех культурных регионах, которые до конца не избавились от «колониальной травмы». В первую очередь это касается рудиментов доминирования «сильных» культур, зачастую «навязывавших» те модели художественного мышления, преобладавших в метрополии по отношению к тем народам, которые находились в колониальной или полуколониальной зависимости. В исторической перспективе это было ярким воплощением «центризма» в понимании культурных «шедевров», которые, собственно говоря, зачастую и определяли дальнейшие судьбы литературного развития в той или иной стране, находящейся в зависимости от другой/других. Более того, по справедливому замечанию Э.Саида, образ такой «локальной культуры», создаваемый извне, принципиально не совпадает с тем образом, который формируют автохтонные носители самой национальной культуры. «Культурное доминирование», по его словам, в таком случае приводит к формированию стереотипа большей значимости «своего», «центрального» по отношению к автохтонному[2]. Таким образом, намечаются исторические точки «разрывов» между тем, какой хотели бы видеть национальную культуру «другие», и тем, какой культурный субстрат реально сформировался в таких условиях в среде «своих». Более того, как показывает практика, любая версия литературной истории прошлого является во многом односторонней и содержит изрядное количество чисто мифологических и идеологических компонентов.

Совмещение проблем глобализации с императивом поддержания межкультурного диалога заставляет пристальнее присмотреться к взаимосвязи различных национальных типов художественного мышления, как, впрочем, и к тем моментам культурного взаимодействия, когда «свое» в художественном дискурсе формировалось как альтернатива «чужому», в результате чего в историко-культурном плане появлялись оригинальные, во многом нетрадиционные формы художественной наррации, формировались иногда альтернативные модели художественной репрезентации мира и человека.

Проблема русско-украинских взаимоотношений начала ХІХ века занимала очень много места в научных исследованиях советских времен, причем перманентным был тезис о взаимообогащении двух равноправных национальных литератур, одна из них – русская – в  силу исторических обстоятельств в начале веке фактически идентифицировалась по типу художественного мышления с западноевропейскими, а другая – украинская активно aaискала пути своей собственной идентификации, испытывая положительное влияние русской.  По крайней мере именно такая концептуальная схема была положена в основу многих научных работ и диссертаций о русско-украинских литературных связях   начала ХІХ века. Часто, однако, она несколько корректировалась в зависимости от преобладающих идеологических установок: писалось, в частности, о  неоднозначных процессах художественных трансформаций в украинском художественном сознании, о сложности становления нового литературного канона в Украине, но общая направленность и пафос исследований оставались неизменными.

Несколько иная точка зрения сложилась в украинском литературоведении зарубежья, где вопрос о русско-украинских литературных взаимоотношениях решался в несколько ином ключе. В частности, профессор Гарвардского университета Г.Грабович, обращаясь к художественной ситуации в украинской литературе этого периода, приходит к выводу, что и русская, и украинская литературы были настолько различными (по словам самого исследователя, «принципиально различными») по типам и структурам художественного сознания, что нет вообще никаких оснований говорить об «общих» для них путях развития. В качестве основного аргумента авторитетный литературовед приводит факт внешней   «неупорядоченности» литературного процесса в Украине в начале века, когда активно и органично, а главное – одновременно - взаимодействовали такие художественные направления и стили, как барокко, классицизм, сентиментализм, предромантизм и романтизм, часть из которых уже давно стали пройденным рубежом для русской литературы того времени. В русской литературе четко наметилась последовательная и «осознанная» смена и чередование художественных явлений. «Понятное дело, - суммирует свои размышления Г.Грабович, - не вызывает каких-либо сомнений, что такие категории, как классицизм, романтизм и реализм не способны адекватно отобразить динамику украинской литературы, они не определяют реальные стадии ее исторического развития, и сравнивать две литературы или даже говорить об их взаимодействии (даже прежде всего) – означает неправильно понимать историческую реальность»[3]. Однако высказанная ученым мысль хотя и ставит под сомнение «общность» путей развития двух литератур, в целом не снимает проблему их взаимодействия на различных структурных уровнях. В том числе это касается и особого статуса русской литературы по отношению к украинской, которая, по словам другого профессора Д.Чижевского, вынуждена была ощутить свою «неполноту» рядом с русской. «Неполная нация», каковыми являлись украинцы приблизительно со второй половины ХVIII века, лишившись своей «интеллектуальной элиты», были способны сформировать лишь «неполную литературу»[4].

Ситуация взаимодействия/взаимовлияния русской и украинской литератур в значительной степени усложняется тем фактом, что многие писатели в Украине еще не идентифицировали себя в начале ХІХ века непосредственно с украинцами как отдельным и самодостаточным этносом, а потому и не видели иногда особой разницы между украинским и русским началом в собственном «я». Г.Квитка-Основьяненко, например, говоря об особом восприятии западноевропейских радикальных просветительских идей в Украине, иногда вообще не проводил ощутимой границы между украинским и русским: «Русскую кровь не превратишь ни в какую микстуру; она не терпит никакой иностранной подмеси. Сначала, правда, когда искусным, обольстительным  образом вольют в нее некоторое количество иностранных помоев, приправленных  сахаром, она забурлит, запенится, зашумит, пойдет колобродить – но ненадолго»[5]. При этом он неоднократно высказывался о необходимости создания национальной литературы на украинском языке, остро ставил вопрос о его эстетической ценности в качестве «строительного» материала для написания художественных произведений. Однако путь писателя к украинскому языку в художественных произведениях был не просто сложным – нужно было реализовать несколько нетрадиционных художественных задач, которых, например, не знала русская литература того времени. Речь идет прежде всего о том, что нужно было реально продемонстрировать возможность отобразить жизнь украинца средствами украинского литературного языка, т.е. в стихии украинского слова. После появления в 1798 году «Энеиды» И.Котляревского у большинства читателей сложилось впечатление, что украинский язык способен лишь для комического, бурлескного, стилистически сниженного изображения действительности. Важным этапом в формировании литературного украинского языка явились переводы, в частности произведений русской литературы начала века. Один из наиболее показательных – перевод Е.Гребинкой «Полтавы» А.Пушкина. Это был перевод, который был направлен не на то, чтобы познакомить «своего» читателя  с достижениями «чужой» культуры, а на то, чтобы доказать эстетические и художественные возможности украинского слова. Собственно в условиях, когда в Украине хорошо знали русский язык и широко им пользовались, подобный перевод приобретал уже идеологическое значение: Гребинка пытался переубедить скептиков, которые неоднократно отказывали украинскому слову в эстетической ценности, в том, что украинский язык способен осуществлять перевод иноязычных произведений, чем и подтверждает факт свого существования.   И хотя тут речь не идет об адекватном переводе – сам Гребенка определил его как «вольный перевод на малороссийский язык» - факт его появления был весьма показательным. Собственно говоря, писателем отбрасывался взгляд на украинский язык как на «наречие для домашнего употребления».

«Приблизительность» перевода пушкинской «Полтавы» можно в значительной степени объяснить особенностью рецепции Гребинкой-читателем оригинала, в котором он попробовал «прочувствовать» дух украинских реалий, к которым обращается Пушкин. Свое задание переводчик видел в том, чтобы передать их с точки зрения украинского читателя, то есть «другого» реципиента. А потому Гребинка не отбрасывает бурлескного стиля в переводе, украинской простонародной сниженной лексики, хорошо знакомой украинскому читателю по «Энеиде» И.Котляревского, чего у Пушкина нет.           

Г.Квитка-Основьяненко, который в 20-30-х годах ХІХ века выступил с серией русскоязычных драматургических произведений, принял оригинальное для того времени решение: в язык некоторых персонажей «из народа» он ввел украинские языковые просторечия, что придало пьесе дополнительный национальный колорит. Показательна в этом отношении комедия «Дворянские выборы, часть вторая, или Выборы исправника». Драматург представляет зрителю целую галерею чиновников-негодяев, которые готовы пуститься во все тяжкие для того, чтобы завладеть должностью местного исправника.  Пьеса чрезвычайно интересна в отношении языковой стихии: преобладает в основном русский язык, но появление на сцене демократичных по своему происхождению персонажей – селянки Акулины, выборного Агафона, сотского Демы – привело к необходимости каким-то образом воспроизвести их язык. И автор использует здесь нетрадиционный прием – натуралистической имитации сельского разговора. Комедия интересна еще и тем, что тут впервые появляется образ Шельменка, хитреца, плута, который разговаривает сниженным украинским языком, использует в диалогах украинские пословицы и поговорки, способен вызвать своим поведением искренний смех и даже подымает на смех других персонажей. Примечательно, что все злоупотребления властью в Украине драматург связывает не с бюрократической машиной тогдашней России, а с единичными злоупотреблениями на местах. Центральная власть - вплоть до самого императора - вызывают у него восхищение, и все надежды на преодоление отдельных недостатков Квитка связывает именно с ней.

В украинском литературоведении высказывалась мысль, что подобные художественные решения подготовили почву для написания уже непосредственно произведений на украинском языке[6]. В 1833 году в харьковском альманахе «Утренняя звезда» Квитка опубликовал «Суплику к пану издателю» - во многом программный для украинской литературы памфлет, в котором был помещен ответ тем недоброжелательным русскоязычным критикам, которые отказывали в праве на существование оригинальной украинской литературы. Однозначно украинский автор идентифицирует их как таких «чужих», которые свысока поглядывают на украинские эксперименты писателей, таких, например, как сам Квитка, Гулак-Артемовский и Гребенка. Формируется и представление о «своих»/ «наших», которые несмотря на все препятствия, продолжают активно обращаться к украинскому языку в своих произведениях. «Пускай знают наших!  - пишет здесь Квитка. – А то есть такие люди на свете, которые над нами подшучивают, и говорят, и пишут, вроде из наших никто не способен написать так, чтобы было и обычное, и нежное, и разумное, и полезное, и что, стало быть, по-нашему, кроме брани и издевательства, больше ничего и написать нельзя»[7]. Впрочем, и в дальнейшем Квитка постоянно чувствовал присутствие таких «недображелателей», которые  пытаются приуменьшить значение его и как русского, так и украинского писателя. Он постоянно пытался обозначить их как «чужих», далеких от понимания той реальности, которую можно обозначить как «украинскую». «Свои» - это те, кто находится рядом, заняты теми же художественными поисками, что и он сам, не отдавая иногда приоритета ни русскому, ни украинскому началу. Большинство крупных эпических произведений написаны им на русском языке – романы «Пан Халявский», «Жизнь и похождения Петра Столбикова». Другое дело, что они не нашли объективной оценки со стороны русскоязычной критики, поскольку во многом были восприняты как своеобразная украинская экзотика, которая способна лишь поразвлечь не очень  требовательного читателя.

Так сказать, «обозначить» «своих» попытался в таком же ключе и Е.Гребинка, что особенно ощущается в его критическом очерке «Так себе к землякам» (1841). Тут украинский писатель обращается к «родной душе», которая способна осознать уникальность украинской художественной словесности, пусть даже воспринятой локально в сравнении с русской. Гребинка пишет также о том, что пребывание в Петербурге навевает на него ностальгические воспоминания о родной Украине, о родном украинском слове и в такие моменты он с удовольствием перечитывает близкие ему по духу произведения Квитки и Котляревского. Впрочем, нельзя сказать, что и сам прием писателя в Петербурге было очень радушным и приятным. Многие русские критики отнеслись к нему именно как к «чужому», довольно иронично и иногда даже свысока. Издатель «Современника» И.Панаев хотя и отметил, что произведения Гребинки в целом нравились петербургскому читателю, но их автор якобы часто терялся в свете, особенно, когда разговор заходил о вещах умоглядных и об искусстве[8]. Белинского, по словам того же Панаева, он уважал «из страха», а сам Белинский указал приезжему украинцу на недостаток таланта – «маленькое дарование»[9]. «Чужой» в петербургском свете литераторов, сам Гребинка чувствовал себя весьма отстраненно, одиноко и в значительной степени «чужим».

Впрочем, подобные оценки очень далеки от понимания значимости той роли, которую сыграл «малоросс» Гребинка в украинской литературе. Очень странно, что никому из русских критиков не пришло в голову, что, восхищаясь произведениями об Украине таких авторов, как Гоголь и тот же Гребинка, нужно было бы обратить более пристальное внимание на появление новой национальной литературы, которая с таким трудом пробивала себе путь и утверждалась рядом с более развитой в то время русской.  И рассуждения Квитки о «своих» и «чужих» критиках и писателях, и поиски в Петербурге Гребинкой «родной души» уже тогда были первыми импульсами «защитного национализма»[10] благодаря которому, собственно говоря, и началось формирование парадигмы новых национальных художественных ценностей, которые составили основу новой украинской литературы.